торговлю друг с другом, но редко оценивали ее ценность для своего общества. Они были склонны считать, что такая внутренняя торговля - например, между Ланкастером, штат Пенсильвания, и Филадельфией - не имеет реальной ценности, если товары не вывозятся за пределы страны. Внутренняя торговля сама по себе, считали они, никогда не сможет увеличить совокупное богатство общества; она может лишь перемещать его. Простое перемещение товаров от одного к другому не больше увеличивает богатство провинции, чем люди у костра увеличивают воду в кадке, пропуская ее через двадцать или сорок рук". Такая передача богатства из рук в руки, заявил в 1750 году Уильям Смит из Нью-Йорка, "хотя и может обогатить отдельного человека", означает, что "другие должны быть беднее в точной пропорции к его доходам; но коллективное тело народа - нисколько".12
В силу такого традиционного мышления американцы склонны были придавать особое значение зарубежной торговле. Они считали, что общество может увеличить свое совокупное богатство только за счет того, что продает за свои границы больше, чем покупает, то есть за счет благоприятного баланса внешней торговли. Как выразился один американец в 1786 году, "только экспорт делает страну богатой".13 Исходя из таких меркантилистских предпосылок с нулевой суммой, американцы не слишком уважали внутренних торговцев и владельцев розничных магазинов. Они, конечно, не предоставляли таким торговцам и лавочникам высоко ценимый статус или право претендовать на титул "купец", который принадлежал исключительно тем, кто экспортировал товары за границу и таким образом, предположительно, зарабатывал реальное богатство для общества.
Однако к началу XIX века на звание "коммерсанта" претендовали все, кто занимался торговлей любого рода, даже владельцы розничных магазинов. Вместо того чтобы определять "коммерцию", как это делал Монтескье, - "вывоз и ввоз товаров с целью выгоды государства", - многие американцы, по крайней мере на Севере, теперь приравнивали "коммерцию" ко всем обменам, происходящим внутри самой страны, обменам, в которых не только обе стороны всегда выигрывали, но и общество. "В английском языке нет слова, которое бы больше обманывало людей, чем слово "коммерция", - писал Хезекия Найлс в своем "Еженедельном реестре" в 1814 году. Люди повсюду "связывают с ним представление о больших кораблях, идущих во все страны, в то время как богатая торговля каждого сообщества - это его внутреннее дело; общение одной части с другими частями того же сообщества. . . . В Соединенных Штатах (если бы мы были в мире) наша внешняя торговля вряд ли превышала бы сороковую или пятидесятую часть всей торговли народа".14
Найлз, чей журнал Register стал первым в Америке национальным журналом новостей, был одним из лидеров в обращении американцев внутрь страны. Во время войны 1812 года он призывал покончить со всем иностранным влиянием и развивать отечественное производство и торговлю. Война, по его словам, была полезна для Америки, потому что она "приведет к благословенному объединению людей, побуждая их искать все, чего они желают, НА ДОМУ".15
Конечно, не все приняли новое мышление. "Возможно, самый спорный предмет политической экономии, - заявил ДеВитт Клинтон в 1814 году, - это вопрос о том, какая торговля - внутренняя или внешняя - наиболее продуктивна для национального богатства". Южные плантаторы с их потребностью продавать свои основные продукты питания за границей никогда не могли признать превосходство внутренней торговли.16
Ко второму десятилетию XIX века республиканцы одержали столь убедительную победу, что "аристократы" федералистов перестали иметь значение как в политическом, так и в социальном плане. В результате средние слои населения Севера, участвовавшие во всех сделках купли-продажи и составлявшие основную массу северных джефферсоновских республиканцев, никогда не испытывали такого острого самосознания своей принадлежности к "средним слоям", как их коллеги в Англии. Там аристократия была гораздо прочнее и менее открыта для легкого проникновения. Богатым торговцам и бизнесменам, а также другим претендентам на звание "миддл" обычно приходилось ждать целое поколение или больше, а затем приобретать землю, прежде чем они могли подняться в ряды дворянства. Поэтому в Англии термин "средний класс" приобрел гораздо более буквальное значение, чем в Америке: им стали обозначать ту прослойку людей, которая находилась между господствующей аристократией и рабочим классом и самосознательно отличалась от каждой из этих крайностей.
Но ко второму десятилетию девятнадцатого века в Америке, по крайней мере на Севере, амбициозные, стремящиеся к успеху представители среднего класса влились в ряды всех уровней дохода и всех социальных рангов и стали доминировать в американской культуре в такой степени, какой никогда не достигал средний класс в Англии. Как предсказывал Франклин в 1780-х гг: "почти всеобщая посредственность судьбы, преобладающая в Америке", вынудила "ее жителей заниматься каким-нибудь делом, чтобы прокормиться", превратив Америку в "страну труда".17 Растущее число коммерческих фермеров, механиков, клерков, учителей, бизнесменов и трудолюбивых, самообучающихся будущих профессионалов едва ли могли считать себя "серединой" чего-либо; они считали себя всей нацией и, как следствие, обрели мощную моральную гегемонию над обществом, особенно на Севере.
Когда позже Ной Уэбстер в своем словаре дал определение слову "джентльмен", он рассматривал его просто как титул вежливости, общее обращение, наиболее подходящее для "людей с образованием и хорошим воспитанием, любого рода занятий". "Любой профессии" - вот ключ к происходящим изменениям. К началу девятнадцатого века многие юристы уже не могли считать себя просто джентльменами, которые иногда занимались юридической практикой. Юриспруденция, по крайней мере для тех, кто не использовал ее лишь как ступеньку в политику, становилась технической и специализированной профессией, которая полностью занимала человека, занимающегося ею, ничем не отличаясь от занятий ремесленников и торговцев. К большому огорчению аристократов-федералистов, не только юриспруденция, но и все профессии стали приносить доход. "Наши юристы - просто юристы, наши врачи - просто врачи, наши прорицатели - просто прорицатели", - жаловался Джон Сильвестр Джон Гардинер, пожалуй, самый выдающийся литератор Бостона в первом десятилетии XIX века. "Все пахнет лавкой, и за несколько минут разговора вы безошибочно определите профессию человека".18
Различие между джентльменами и простолюдинами не исчезло полностью, но оно стало буфером и еще больше размылось. Когда работа головой стала ничем не отличаться от работы руками, различие между джентльменами и простолюдинами становилось все менее значимым. Уже в 1802 году покупатель церковной скамьи в одном из домов собраний Новой Англии назвал себя "джентльменом", а продавца - "кузнецом". Приезжие иностранцы были поражены тем, что так много взрослых белых мужчин, включая грузчиков, мясников и работников каналов, обращались к ним как к джентльменам. Возмущенные федералисты пытались высмеять вульгарных людей за то, что они претендуют на равенство с джентльменами и образованными людьми. Но такая сатира была пустой, когда никто не чувствовал себя неловко из-за подобных претензий.
С
